Отправлено: 30.01.23 00:50. Заголовок: ТМД 2 тур: Kori Masters - Лавр Искрицкий [Belinda Flamazing]

Kori Masters - Лавр Искрицкий

Дата начала дуэли: 29 Января
Дата окончания дуэли: 19 Февраля
Очередность: жребий
Условия выполнения проигравшей стороной: нет
Пожелания: нет

 Отправлено: 30.01.23 00:59. Заголовок: Первый раунд

В плаще с кровавым подбоем мать драконов вошла в зал. Предвкушая самую яркую дуэль второго тура, Белинда радостно оскалилась участникам:

- Добрый вечер, мои дорогие сокурсники - Кори и Лавр. Для вас, конечно же, не будет неожиданностью, что реферировать судить буду вас я! Неотразимая Белинда - продолжая улыбаться, девушка поставила большой красный будильник на стол, - Занимайте позиции друг против друга, готовьте палочки. Напоминаю, что дуэль длится 3 раунда ( где 1 неделя = 1 раунд). Результат будет оглашаться в воскресенье (или раньше, зависит всё от вас), будьте вежливыми и оставляйте вашему оппоненту 3-4 дня отписаться. В каждом раунде можно использовать три заклинания (защитные, атакующие, вспомогательные) - допустимо использовать зелья - смотрите регламент Турнира.

Белинда достала из кармана блестящий галлеон:

Определяем, кто ходит первый: Кори - решка, Лавр - дракон.

Рефери подкинула монетку и объявила:
- Фортуна говорит - дракон. Итак первым в этом раунде ходит Лавр!

Первый раунд начался. May the odds be ever in your favor!

Лавр Искрицкий - 10 баллов
Kori Masters - 10 баллов



Памятка:

Скрытый текст

1) Правила оформления постов Действия - никак не выделяются Прямая речь - жирным шрифтом Ваши мысли - курсивом Речь вашего собеседника или кого-либо - подчёркивание (можно жирный шрифт и подчёркивание) 2) Зелья Применение зелий в Турнире. Чтобы использовать зелье в дуэли, участникам необходимо перед началом дуэли оставить рпг-пост в зельеварне с полным описанием приготовления зелья. Действие зелья полностью зависит от правильности его приготовления. Список допущенных зелий находится здесь Во время Турнира ограничений по курсам нет. 3) Список заклинаний Список допущенных заклинаний находится здесь 4) Очерёдность Участники дуэли оставляют свои сообщения в строгом порядке. Первое сообщение оставляет ведущий дуэль рефери (Белинда), в котором приветствует оппонентов и называет имя с правом первого хода - Лавр. Второе сообщение оставляет названный участник (Лавр), третье - второй участник (Кори). Затем ведущий рефери (Белинда) пишет результаты раунда, после чего ходит тот участник (Кори), кто в первом раунде ходил вторым, затем ходит тот (Лавр), кому в первом раунде принадлежало право первого хода. 5) Количество заклинаний и зелий На время Турнира в одном сообщении (ходе) участник дуэли может применить три заклинания, либо два заклинания и одно зелье - одно защитное и два атакующих или одно защитное, одно атакующее заклинание, а также по желанию третье вспомогательное. Или любые другие комбинации с применением или без допустимых к использованию зелий в Турнире, где одно защитное заклинание отражает только одно атакующее заклинание. Пожалуйста, не забудьте указать, какое из атакующих заклинаний соперника вы пытаетесь отразить (в случае произношения соперником более 1 атакующего заклинания). Сделать это можно путём выделения прямой речи оппонента. Увернуться от заклинания по умолчанию невозможно. В случае срабатывания атакующего заклинания с длительным эффектом, ведущий дуэль рефери в конце раунда снимает заклинание с пораженного участника. В течение одной дуэли можно использовать заклинания не более 1 раза. Исключениями являются вспомогательные и заклинание Averto - если игрок использовал эти заклинания, то соперник их тоже может использовать 1 раз в дуэли.

 Отправлено: 04.02.23 19:36. Заголовок: Мётлы вели хороводы,..

Мётлы вели хороводы, а Искрицкий лежал в своей комнате. Швабры проглаживали паркет, тряпки выскребывали сор, а Лавр отделался коротким отстань-от-меня ответом — не придёт, не ожидал, не хочет. Вежливым, как он умеет. Забавным: остаться в непостроенном кабинете, покрасить несуществующие стены, убрать незамусоренное помещение. Едким — белая краска невинна и безвредна лишь на первый взгляд.

Зачем только соглашался, зачем вписывался в уборку. Никогда не любил и не полюбит наводить порядок и разгребать завалы старого и накопившегося, потерявшие прежний лоск, покрытые паутиной и пылью.

Искрицкий любит встречать Белинду в зале — да, опять опоздал; да, запиши меня в ряд отравленных яблочным пирогом.

И в организаторских кулуарах Лавр любит болтать, лёжа на диване и обмениваясь шутками. Он кивает Кори — и улыбается уголками губ:

— Мастерс. Вот мы и встретились. Прости, что не пришёл на субботник. Оказывается, по субботам я больше люблю спать.

Сжигать мосты, кремировать путепровода и испепелять тропы — удручающе; куда проще наматываться на лопасти заблудшим ветром и прокручиваться — вновь и вновь, меняя оборот на оборот, гнетущий рёв на жалобное завывание, бесконечно, бессрочно, совершая одну и ту же ошибку раз за разом. Проще, и вместе с тем мучительнее.

Смотрит. Смотрит, как тогда. Смотрит и понимает злорадную вещь — будет проще поджечь и кремировать, избавиться от старого и накопившегося; не явился на уборку на прошлой неделе, берётся за неё уже на дуэли. Он позволит огню полыхать и пылко взметаться, ведь и подбрасывать в него есть что.

Метлу из завхозской каморки, к которой не прикасался и не прикоснётся никогда.

Недоеденный черносмородиновый кекс, потерявший всякий вкус.

Почтовую карточку — надо же, она не затерялась на почте; пусть сгорит дважды.

Деловые договоры с просроченным сроком, прокоптившиеся совместные предприятия.

Бумажки, пёстрые бумажки, целый ворох пёстрых бумажек со сладкими названиями.

И специи с травами: не восстановить и не вернуть, как ни бейся, как ни пытайся..

Сгорит дотла и тлеть будет долго — долго и мучительно. Освобождённый из плена ветер вмешается, ворвётся по воле Искрицкого в зачаток пламени, перенеся его на воротник. Опалит незаметные нити и нежную северно-французскую ткань. Зелёный крапивный огонь ужалит зелёный крапивный галстук — неважно, с конца или с начала; оставшийся столбик пепла не спрашивают о таких глупостях. Собирают прогорклый пепельный урожай.

Столбик пепла безмолвен и конечен, — очертания напоминают о навсегда остывшем огне:

— Incendio.

Выдворенность, выдворцовленность — давняя шутка о семейной неприязни к штурмам. Лишённость дома и насильное спихивание с фундамента, построенного, оказывается, не для тебя. С изначальной непостроенностью для себя можно смириться; справиться со скинутостью в безводную яму и выставленностью за дверь, выхваченным из рук пропуском — куда сложнее. Невозможно найти себе место ни на море, ни на берегу, нет ни сажени, ни туаза, разделенных на два — двух участков для двух друзей. Надо проще, раз это так сложно.

Откинутость — куда уж проще. И до метлы он всё же дотронется — чтобы отмахнуть посильнее и подальше:

— Eximate.

Столбик рассыпавшегося пепла и столп откинутой метлы лежат напротив. Столпик крови находится у него в руке — палочка распадается на кровяные капли, стекающие с пальцев на пол. Прикосновение к палочке не ранит, но боль ощущается — необходимая плата за приращение орудия к руке. Орудие вылетает без мучений и без сожалений, если оно не принадлежит тебе по-настоящему, взято во временное пользование — например, из хранилища волшебных палочек.

Палочка прописывает пируэты — его, конечно, но и её тоже.

— Expelliarmus!

Только его палочка не упадёт, а её — обязательно.

Скрытый текст

Лавровый лист, корица, белый перец, чабрец.

 Отправлено: 06.02.23 02:58. Заголовок: К этой дуэли Кори го..

К этой дуэли Кори готовилась еще с первого своего курса. Тогда все виделось ей иначе: никто еще ни о чем не знал – не было ни заказанных на радио песен, ни подаренных нарциссов, ни искорок, летающих по гостиной, ни бесконечных танцев – они шептались с Роки о том, как эта палочковая встреча пройдет; Кори придумала себе два сценария – как попрощается с Лавром в дуэльном зале, если проиграет, и как, если победит.

В том турнире они бы точно встретились – в нем в итоге встречались все, и за время этого соревнования можно было успеть сменить несколько ролей; они успели расстаться и вновь сойтись, чтобы дружить, чтобы пытаться дружить; в том турнире они бы встретились, если бы Мастерс после озвученного желания о свободе не захотела исчезнуть вовсе. Исчезнуть – сна она тогда уже лишилась, оставалось лишиться способности есть, вставать утром с постели делать обычные дела. Значок старосты, воткнувшийся тогда в грудь, стал тем единственным, что смогло собрать все кривые детальки ее небольшого мира. «Искорка» загорелась быстро, и так же быстро погасла – в памяти остался всего лишь отблеск.

И сотни бумажных птичек – голубого цвета и сине-фиолетового; пришлось воспользоваться, когда ярко-голубая бумага закончилась.

Встретиться в этом турнире – насмешка судьбы. Или игра удачи – тут уж не Кори решать, Кори ни одну, ни другую не считала своей возлюбленной. Она могла только насмехаться на судьбой в ответ, потому что так было принято с самого ее рождения; а удачу она передавала другим – совсем неуспешно, но все-таки очень приятно. Маленький зеленый чипик из казино, опущенный в карман, да исполнение совсем не дружеских просьб – да, пожалуйста, все, что попросишь, Лавр; все, что попросишь. Могли бы и не встретиться сейчас, но вот объявляют их имена, и Мастерс усмехается – все-таки придется достать ту самую широкую атласную ленту красного цвета и взять ее с собой на самую долгожданную встречу. Самую долгожданную, волнительную, больную.

Двери зала открываются перед ней со скрипом – без значка старосты попасть куда угодно уже не получается; впрочем, дело вовсе не в этом, всего лишь рука дрожит, опускаясь на деревянную поверхность. Кори здоровается с Белиндой кивком головы и легкой улыбкой – не может пока что вымолвить и слова; как только она собралась произносить целых три заклинания в раунд? На Лавра девушка какое-то время не смотрит, хотя знает, что нужно будет – нужно будет, вот, уже сейчас, пора!..

Поворачивает на него голову и устремляет взгляд – прямо в глаза, цепляясь за взгляд ответный так, будто это единственная соломинка, оставшаяся на всем белом свете. Смотрит – и… словно не узнает. Это все тот же Лавр: ее милый Лавр, близкий и родной, роднее него когда-то не было никого – отдала бы за него и отца, и мать, и родной дом, и свое глупое имя, и все, что имеет, и чего не имела никогда. Это все тот же Лавр, но сейчас он далекий и чужой; Мастерс смотрит на него так, будто он стоит за стеклом, будто он – игра ее воспоминаний или гость из параллельного мира.

Она смотрит на него и молчит; смотрит и слушает его приветствие, но не слышит совсем ничего – что он говорит, что-то про уборку? Кори слышит, но не слушает, потому что наконец-то видит, видит его – живого и настоящего, прямо перед собой; он пришел на дуэль, он говорит с ней, он на нее смотрит. Хотя бы на эти три раунда – если все не закончится раньше – она для него существует.

– Лавр, – единственное, что она может не сказать. Не «милый», не «господин моего сердца», не «Искрицкий», не «мой друг» и даже не «балда». Осталось только его имя – короткое, потому что сдавило горло; сплетенное с тем, что чувствует вне зависимости от романтичности подтекста – потому что любимый, все равно и вопреки всему дорогой ее сердцу человек.

Дракон – драконы, конечно же, сильнее решек. Драконы дышат пламенем и могут сбить тебя с ног движением крыла. Неудивительно, что первым ходит Искрицкий; Мастерс остается только попытаться взять себя в руки, расправить плечи и подумать – быстро, пока дракон готовится сжечь все то, что не сожгла она, – какие заклинания будет произносить она. Она – маленькая, сломанная, лишняя, нелюбимая и никуда не подходящая деталька. Не в тебе дело, Кори, да, конечно, совсем не в тебе.

Вспыхнул ли в зале огонь – неизвестно; но им обоим – и Мастерс, и Искрицкому – известно, что утянули за собой языки пламени, которые девушка видит перед собой. И можно было бы начать с того момента обратный отсчет, но внутренний перекидной календарь насмехается над ней так же, как насмехается над ней судьба, и перебрасывает себя на начало.

Февраль. Тогда впервые полетели птицы. Маленькие блеклые бумажки стали складываться в птичек – в журавликов, как потом было решено. Сейчас было решено другое: Кори не будет атаковать ради атаки, не будет защищаться ради того, чтобы до нее не долетели его атакующие – ни одним из заклинаний не сделает ему больно ради того, чтобы просто сделать больно. Но когда-то можно было делиться историями и болями, деля многое, даже последнюю конфету, на двоих – когда-то, когда Лавр обещал искрами освещать ей путь, всегда держать рядом свое плечо и оставаться вместе даже под угрозой быть схваченными в мэрии – так почему бы не поделиться болями и историями сейчас? Тем более, что счет сражения ей совершенно неинтересен.

Так что, начнем с февраля?

Рисуется перед глазами круг за кругом – пятнадцать окружностей разного диаметра, наложенных друг на друга. Между линиями как раз есть пространство для маленькой голубой птички: у нее округлое тельце, небольшой вздернутый хвостик, очень быстрые крылышки и крайне острый клювик. Колибри – да, не журавль и даже не синица; колибри – множество маленьких, с бешеной скоростью летающих колибри ярко-голубого цвета. Крылышки птичек, что потом заматерееют, трепещут так же быстро, как трепетало сердце Кори от каждой новой записки; еще сильнее оно волновалось, когда несколько дней бумажные птички до нее не долетали.

Десятки – а может, и сотни? – крохотных голубых колибри с очень быстрыми крыльями и очень острым клювом; первые, что вспорхнут с кончика палочки будут меньше, но каждая следующая пташка будет все больше и больше – все больше и больше хотелось сказать, все больше и больше летало вокруг искр.

– Avis! – срывается с губ два слога, а с руки – два крыла, нарисованные кончиком взятого на время дуэльного оружия; левое крыло во время ударного «Ав», правое – на безударном «ис»; уверенно и без единого колебания в голосе – точно такой же была готовность Кори прилететь в известно какие руки.

У этих птичек – острые клювики, такие же острые, как иголочки, что они потом – уже не в феврале, конечно же – раз за разом, слово за словом, взгляд за взглядом вонзали друг в друга. Пускай эти клювики в Лавра и полетят – не синица ведь и не журавль, правда? всего лишь маленькие колибри – чего за них переживать. Они потрепещут немного неподалеку от Мастерс, а потом полетят туда, куда им и следует лететь; точно так же летела точно по адресу каждая записка; точно также в феврале Кори смотрела только на Лавра – вокруг было столько всего, но видела она только его одного.

Вот и они пусть увидят.

– OppUgno! – уже знакомое девушке с первого тура движение рукой: навести палочку на рой голубых птичек, резко замахнуться назад – словно это я бью тебя хлыстом, Искрицкий, так ведь? – и швырнуть всех этих перистых, щебечущих и до головокружения влюбленных в сторону слизеринца напротив – слизеринца, что умел обещать. Общать, что она не догонит его по курсам; что в мае их ждет ночной пикник у края Запретного леса; что он готов позволить ей делать с ним все, что она захочет – да, конечно же. Конечно же. Но ее обещание сейчас, в этом моменте, в этом дуэльном зале – «я нападаю», я нападаю, Лавр, великий Мерлин, я что, действительно нападаю на тебя?.. – звучит так, что становится ясно: свое слово она сдержит.

Март. Начало марта. Первое его число – годовщина; не их, конечно же, а Искрицкого самого. Ждал ли он тогда особенной даты, чтобы ее поцеловать? Или это совпадение стало совершенной случайностью для обоих – хотелось и раньше, девушка так часто целовала уголок губ… Думая разное и о всяком, но всегда возвращаясь мыслями к главному. К нему. Все, о чем просила мир, смотря на темное небо каждую бессонную ночь, – Лавр. В любовь с первого взгляда не верят, а с Кори это случилось уже дважды; Лавр – lover – возлюбленный, а оттого желанный; поэтому и не спала, поэтому и просила: будь моим, будь моим, прошу, будь моим. И когда март все-таки наступил, а слова позволения слетели с ее губ, что в следующую секунду смялись губами чужими, ей казалось, что Вселенная исполнила ее самое сокровенное желание.

Но Вселенной – плевать. Плевать на Кори, на ее губы, на ее замершее сердце и подкосившиеся колени. И даже на желание сделать что-то, выходящее за рамки привычных приличий, вызванное вскруженной до всевозможных пределов – и беспределов – головой.

Нужно было не идти на поводу у своих желаний – Лавр тогда и исчез; а после мир тех самых кривых деталек, из которых состояла сама Кори, рухнул в одно короткое мгновение. Но Мастерс была уверена в одном: он тоже помнит. Вот только помнит ли, как груб был с ней из-за того, что все, что девушкой тогда двигало – это любовь?

Он наказывал ее день за днем – за ее любовь к нему. Крылья маленького журавлика ломались – перышко за перышком; она истекала кровью, но все равно просила: пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста, я так тебя люблю, перестань ненавидеть меня за это, я так люблю тебя, так люблю… Жалкая. Готовая броситься лишь к одним ногам – к его.

Черт бы побрал тогда эту твою шею, этот ворот белоснежной рубашки, этот галстук.

Пусть сейчас он окажется у нее в руке; она сожмет эту блестящую изумрудно-платиновую ткань, сожмет и отбросит в сторону, если будет жечь от прохладной ткани руку; лишь бы только в этот раз, спустя столько учебных курсов и столько долгих дней этот проклятый галстук оказался у Кори в ладони, а не на шее у Лавра.

Глупо, правда? Прийти на дуэль и заниматься чем угодно, только не поединком.

– Accio галстук! – и резкое движение рукой в сторону его горла; тогда она делала все чувственно, осторожно и нежно, но сейчас – совсем другой случай. Тогда у Лавра были ее прохладные руки, что расстегнули верхнюю пуговицу на рубашке и плавно потянули за зелено-сливочный узел; сейчас у него было лишь заклинание, которое и не может испытывать никаких чувств.

И если он, свободный, начнет задыхаться – пускай развязывает свою удавку сам.

 Отправлено: 07.02.23 13:03. Заголовок: Белинда тепло улыбну..

Белинда тепло улыбнулась дуэлянтам - лучше поздно, чем никогда.

- Но лучше, конечно, не есть яблочные пироги на ночь - подмигнула девушка Лавру. И тут ей резко стало не до подмигиваний.

Первым делом, мистер Искрицкий совсем не по-джентльменски подпалил изумрудный галстук бывшей старосты не менее зелёным огнём.
Кори это нисколько не смутило, а наоборот даже подзадорило и в воздухе вдруг появились какие-то голубые птички с острыми как иглы птицы. Белинда даже шарахнулась от неожиданности, только потом вспомнив, что она защищена всякими барьерами, поэтому никто колоть клювами её не будет.

Птицы радостно полетели каким-то колючим ветром в сторону юноши, главы ДК и вдруг с такой яростью стали клевать его, как будто мстили за какую-то гадость, сделанную в прошлом. Отмахиваясь от противных птиц и закрывая глаза, Лавр выкрикнула заклинание - но оно улетело куда-то не туда. Ни задену ни Кори, ни черенок метлы, ни пепел лежавший на мантии и вокруг ног Кори.

Впрочем, не чуть не растерявшись, Лавр выкрикнул любимое поттеровское заклинания, и палочка из рук хрономага полетала выпала. Кори тут же её подобрала и направив заклинание на галстук Лавра потянула его к себе. К счастью для мальчика, который их видимо плохо завязывал, галстук тут же развязался и прилетел к ногам торжествующей Кори, который как военный трофей останется в её руках.

Хорошо, что хоть не сердце врага - подумала рефери и пришла к выводу, что Кори станет очень опасным магом, когда выпустится.

- Что за напасть ты нам тут сотворила? - сердито махая палочкой, Белинда отправила голубых птичек в небытие. - И вообще, галстуки - это важная часть формы. Не надо их жечь.

- Объявляю начало Второго Раунда. Мисс Мастерс , первый ход твой! Конец второго раунда 12 февраля - объявила рефери.

Итог первого раунда:

Лавр Искрицкий - 7 баллов
Kori Masters - 6 баллов

 Отправлено: 09.02.23 03:05. Заголовок: Ее не удивили ни поя..

Ее не удивили ни появившиеся из кончика палочки колибри, ни полетевшие в сторону Лавра голубые птички.

Ни вспыхнувший огнем галстук – бывшей – кого там? старосты? девушки? бизнес-партнера? друга?

Ни вылетевшая из руки палочка – да, и правда: с тобой рядом всегда остается только твое, а чужое рвется уйти.

Но Лавров галстук… Мастерс потребовалось немалых усилий, чтобы скрыть удивление. Она и правда думала, что сорвать с него полоску гладкой ткани станет самым сложным; Искрицкий мог бы ведь и вцепиться в него. Это было тем шагом, что не приблизило бы Кори к победе, если говорить исключительно о счете дуэли; но в тот же момент, как галстук оказался у ее ног, она почувствовала вкус собственной победы.

Вкус, правда, почему-то был горьким: словно Кори кормят сожженной травой и специями. Чабрецом, белым перцем, корицей и лавровым листом.

Пользуясь минутной паузой, девушка опустила палочку в карман и подняла галстук с пола.

– Так интересно, Лавр, – в ней внезапно появились силы говорить, подпаленные края одежды раздражали своей некрасивостью; раздражало и ранило так же и то, что слизеринец знал, как сильно она боится магии Огня. – Как думаешь, стоит ли мне написать об этом событии в школьную газету? – Мастерс смело поднимает на юношу напротив прямой взгляд, складывая и сворачивая галстук улиткой. – Чтобы каждая бекла знала, чтобы я с тебя его все-таки сняла. Не отвечаю, правда, за беклячьи навыки чтения, но раз ты так мечтал о публичности…

Не мечтал, но, наверное, боялся; интересно только – боялся из-за домысливания другими или из-за того, что Кори была чем-то постыдным? Последняя мысль засела к ней в голову настолько крепко – противна, некрасива. нежеланна, отвратительна!.. – что выгонять ее из темноволосой головы пришлось довольно долго. Долго – а еще не самым образцовым для леди путем и не одним человеком.

Галстучная улитка опускается в карман, а палочка оттуда выныривает и ложится в руку – да, не ее собственная; да, ей еще предстоит встреча с Олливандером; да, она знает, что такое «чужое».

А еще знает, что такое «свое».

Второй раунд – и ее ход; ее и календаря в голове.

Приближается последняя треть марта. Жуткое время; страшнее смерти может быть лишь ожидание смерти, и тогда – она четко помнила дату – она чувствовала, как рушится и умирает вокруг нее и под ней весь ее мир. «Может быть, связь прервалась?» – задали ей тревожный вопрос тогда в Гостиной, не имея ничего сокрытого под этим вопросом. «Роки, Роки, мне страшно: я знаю, я чувствую, я его потеряла», – безумный шепот каждый вечер и мольба, которую подруга слышала, но с которой ничего не могла сделать; просто была рядом практически каждую минуту. «Наверное, хочу свободы», – приговор, освободивший Лавра из ужасного заточения, но заключивший в кандалы Кори; так птичке на тонкие ножки крепят цепи и садят в клетку, из которой ей если и выбраться, то точно не сразу.

Как чудесно хотеть свободы, когда несколькими днями ранее говорил другое. Когда несколькими неделями ранее в шутку – хотя много ли шутки в этом было? – мы обсуждали, от чего у моего возлюбленного должны быть ключи, и – помнишь? – говорили не про сердце. Позже уже Мастерс узнала, что дело было не в ней – или не совсем в ней. Узнала, но все равно не поверила. Ведь она была – неправильной, а он – несвободным.

Несчастным, заточенным в тюрьме нежности и любви; улыбками, объятиями и поцелуями скованный по ногами и рукам. Господину Искрицкому очень хотелось свободы – да, мой господин, конечно, мой господин, свобода Вам была предоставлена, Вы счастливы? Вы стали тогда счастливы?

Почти спокойный – на двенадцать из двенадцати по шкале Бофорта – взгляд на левую руку Лавра, а затем на правую. Говорят, что двенадцать – случаи редкие и разрушительные; воздух наполнен пеной и солеными морскими брызгами – не слезами ли? – море кажется совершенно белым – не его ли любимый цвет? – видимость практически нулевая. Но Кори – видит; видит, как на запястья Искрицкого опускаются наручники; видит, как они сперва холодят его кожу, а затем, закрываясь, давят на выпирающие части локтевых и лучевых костей; как натирают их до несвойственной юноше красноты; как замок, щелкнув, означает момент, с которого начинается отсутствие той самой желанной свободы.

И Кори смотрит ему прямо в глаза, не моргая; смотрит – и узнает его. Даже если он забудет о ней навсегда, девушка узнает его в толпе прохожих, на платформе на вокзале, среди зарослей черносмородиновых кустов, сквозь время и пространство. Его. Своего Лавра. И Мастерс обещает себе еще побороться за него – пусть даже с ним же, – но пока…

– LigAtus! – и кончик палочки смотрит ему прямо на руки, не дрогнув; на ударном слоге кажется различимым тот самый щелчок замка, а змеиная слизеринская ‘s’ опускает ключик от наручников в карман к девушке; совсем рядом с галстуком, свернутым в улитку.

Апрель. Он стал едва ли не самым эмоциональным месяцем в ее сладшекурснической жизни. До тех пор, как все закончилось отношениями в два с половиной года, произошло многое: были случайные связи, что прекратились по щелчку пальцев; были странные полумерные разговоры, взгляды и подчесывания на коврах; была просьба – словно просила разрешения у тебя, как твоя собственность – забрать или не держать больше. Лавр и не держал – а Кори забрали. Вот только к чему были эти все…

Уже не было обидно или тяжело; слизеринка признала для себя, что у них все-таки получилось. Просто получилось недолго и не так уж и счастливо; им действительно было бы отменно дружить, и по этой дружбе она и скучала. Воспоминания, однако, сдавили горло похлеще закрывшихся на запястья наручников. Больная иголка, вставленная в девушку, как в подушечку для английских – французских – булавок, так в ней и осталась: он никогда не выбирал ее. Кори столько раз предлагала себя, но каждый раз получала пинок, что ногой в живот – даже тут он решил гнать ее поганой метлой, – и каждый раз Лавр ее не выбирал.

Она просто просила, чтобы выбрал хотя бы раз; и она бы благодарила его за сделанный выбор до конца своих дней.

В самом деле: разве сложно принять решение, когда чего-то хочешь? Сложно? Тогда я тебе помогу. Пусть скажет эти слова вслух – может быть, тогда они станут весомыми. Пусть повторит слово в слово финальные строчки, добавив к ним то, что ей так хотелось услышать. Смотрит на его губы – уже не подкашиваются колени ни от внезапных порывов, ни от его просьб – и видит, как они шевелятся, произнося то, что, кажется, хотела сказать душа. Сказать – как секрет, скрытый и беззаветный. Сказать – как озвучить мечту в свой самый последний день, разворачивая цветную бумажку, смятую в кармане, с написанным желанием. Читай, что там написано, Искрицкий; ты сам, читай – а потом повторяй за мной. Только чудом – или сглазом – чаша весов склонится в мою сторону?

Касается кончиком палочки своих губ: почти не дрожащих – и не увлажненных скатывающимися по щеке морскими брызгами. Переводит кончик палочки на его губы, уголки которых так издевательски приподнялись, когда Лавр увидел ее. Хотя бы сейчас скажи это.

– AmAta SentEntia [я хочу журавля – и выбираю тебя]! – и даже если любимая Искрицким Удача защитит его от этого заклинания в следующее мгновение, Мастерс его уже произнесла; произнесла и почувствовала, как начинает теряться в календарных страничках, начинает теряться в месяцах и числах, в вихре радостных и больных воспоминаний. Белинде, как и всем остальным – рефери, участникам в других залах, рефери, – как и стенам зала Дуэльного клуба, было совсем не нужно знать таких личных бесед, но девушка не могла остановиться.

Двенадцать баллов из двенадцати по шкале Бофорта. Морские соленые брызги вскоре покроют все ее лицо. Чувствует уязвимость – слабость перед Лавром и такое глупое, отчаянное, почти детское желание вернуть назад все, что было сделано неправильно. Смотрит на него – и несмотря на обиду, тоску и вскрывшиеся кровоточащие ранки хочет найти хоть одну опору моста.

– Ты – куст терна, и я никогда не носила в твоих глазах лаврового венка, никогда не была достаточно хороша ни как возлюбленная, ни как подруга. Носила терновые венцы – какова принцесса!, незаметно вытирающая капельку крови, сползающей мимо виска; носила терновые путы – не вокруг грудной клетки, а вокруг крыльев, смахивая с невидимых перышек другую капельку крови.

– Ты – куст терна, а я – что братец Кролик из старой сказки; я хотела, просила, умоляла!..

Что путы, что венец, что целый куст, который хочется схватить голой ладонью, и пусть потеряется счёт каплям крови, пусть, пускай, кровь смягчит остроту шипов.

– Ты – терновый куст, а я очень, очень, очень хочу домой.

– SEntis! – палочка, указывающая в пол, поднимается вверх, выращивая терновник. Вот только не ограду из терна, девушка и не думает защищаться от Лавра.

Вместо этого – терн растет вокруг них, защищая от всего остального мира; ограждает от остальных, других – от тех, кто не верит, кто осуждает, кто запрещает, кто сталкивает. Поднимается и растет вокруг них кольцо из терновника – не настолько большое, чтобы можно было обойтись без двух шагов вперед; сделает ли он два шага вперед к Кори – большой вопрос. Вряд ли; вряд ли сделает, хотя должен же… должен же беспокоиться за свою спину. Но вместе с терновым кольцом вырастает еще кое-что – не преграда, их разделяющая, но полупреграда – полумеры, как ты и любил – линия терновника, проходящая от линии окружности до ее центра. Можно сделать шаг в одну сторону – и увидеть друг друга, встретиться взглядами и даже услышать дыхание. Можно сделать шаг в другую – и не увидеть человека напротив.

Но Кори делает несколько шагов вперед – так, чтобы край терновой черты разделял ее пополам; она может видеть Искрицкого лишь одним глазом, второй встречает взглядом лишь колючий кустарник. Слизеринке нет смысла от него защищаться – Мастерс принимает и белые цветы, распускающиеся ранней весной, и острые шипы.

Протягивает руку и берется ладонью за колючую ветвь. Сжимает крепко, вздрогнув от пронзающей руку боли лишь раз. Пускай. И даже если будет нестерпимо больно. Пускай. И совершенно все равно, что кровь будет стекать от ладони вниз по предплечью, окропляя пол. Пускай, пусть, не страшно – не страшно и не больно, родной. Совсем не больно.

Вздыхает рвано и взмахивает несколько раз ресницами, чтобы снова было видно хоть что-то.

Делай со мной, что хочешь, только брось меня, пожалуйста, в этот терновый куст. Это – мой дом родной.

 Отправлено: 12.02.23 18:08. Заголовок: Замечательно поиграл..

Замечательно поиграли.

Обрушенный на него десяток птиц — вытащенных из часового окошечного чрева, снятых с украшенной праздничной ёлки, вызволенных из рук уличных торговцев расписных свистулек; да, ему известно, за что они раздают ему крылатые оплеухи и метят раскрытыми клювьями в грудь.

Игрушечный гештальт на игрушечный гештальт. Растрепавшиеся воротники с пропавшими галстуками; задача, достойная шуточного детективного расследования. Один, обращённый в прах, и другой, больно оттянувший ему шею перед попаданием в чужие руки. Он успел инстинктивно схватиться за ускользающий атлас перед разрывом узла, перед окончательным разрывом всего, что их связывало. С потерей полосатой ткани стало намного легче дышать — и, несмотря на жжение в области шеи, учащенное постукивание в висках и издевательски поблёскивающий свёрток в руках у Кори, Лавр открыто усмехается.

– Так интересно, Лавр. Как думаешь, стоит ли мне написать об этом событии в школьную газету? Чтобы каждая бекла знала, чтобы я с тебя его все-таки сняла. Не отвечаю, правда, за беклячьи навыки чтения, но раз ты так мечтал о публичности…

И помнит, что будет ещё больнее. Не создавать новых поводов для сплетен. Не отвечать. Молчать, благодарить игнорированием — любимая игра его родственников.

Поиграем в молчанку?

Произносить можно только заклинания.

Игры были разными, всегда разными: в них ходили первыми, ходили вторыми, сражались командами и поодиночке. Они завершались победой одной стороны и проигрышем другой, но чаще всего побеждала дружба. Справедливое окончание сражения для детского мира, ещё не столкнувшегося с жестокостью взрослого. В игры, которые играет он, не может быть двух победителей. Как и не будет между ними дружбы — победители и проигравшие дружат только в сборниках сказок и в песочницах. Переставший читать сказки с уходом матери и обходящий за версту засыпанные песком и вёдрами площадки, Лавр не верил в подобную дружбу.

Щекотливая белизна маленьких шариков, лежащих на ладони. Шалости и баловство, игра в марблы, одна из старейших, из любимейших — на деньги. Биться шариками увлекательно и азартно, до смехотворного безобидно: бьют друг друга с наскока, сталкиваются мраморными лбами, выводят из равновесия своих замерших собратьев. Чем больше шариков собьёшь — тем больше выигрыш. Убираются в шёлковые мешочки после и остаются невредимыми: мрамору и агату не бывает больно. Попадают иногда и случайных прохожих, непредумышленно врезаются в мимо проходящих, не желающих становится участником потехи — вот только ты знала, Кори, ты знала, куда лезла, иначе зачем пошла на дуэли? Знала, что будет больно, что придётся плакать, здесь не бывает иначе. А раз знала и шла, то и получай сполна.

Не брал с собой загодя, не знал, что будет использовать — просто однажды заприметил на клумбе белый щебень, ослепительно сверкающий на солнце. Не смог пройти мимо щекотливой белизны. Что бьёт больнее — отполированные, умело подобранные слова, или грубые и неотёсанные?

Грубым движением дёргает за карман, позволяя неотёсанному щебню упасть, остаться лежать на месте, ждать его умелого и отполированного указания палочкой — от выпавших камешков по направлению к ней:

— Waddiwasi.

– ...я хочу журавля – и выбираю тебя!

Для других игры не нужна была ловкость, не требовалась смекалка. В почёте ходили упрямство и способность идти до конца. Дразнилки, перебрасывание словами — перекрикивание, спор ради спора, заочное забирание готового сорваться с уст. Искрицкий и Мастерс часто играли в эту игру. Но некоторые игры шли одновременно, переплетаясь между собой, оформляясь в игривые клубки, и стоило больших трудов разобраться, какая из них была начата первой. Ещё важнее — выиграть во всех. Позволит запихивать себе в рот тошнотворных слизней, вгонять в панику, обхватывать тесными верёвками, всё это — игра на вызов, игра, которую он всегда принимал, не защищаясь и не отнекиваясь.

— Averto, — но не скажет и не позволит решать другим, что и когда ему говорить, кого выбирать и кого хотеть. Вернёт желание — вернёт, не переложит к себе на язык, оттолкнёт и действием, и обратным словом.

Была игра пострашнее предыдущих. Не шла ни в какое сравнение ни с забавными повторялками, ни с беспечным бросанием марблов во дворе. В неё Искрицкий научился играть в самом раннем детстве, сложенном из разудалых баек и повествований, слезливых воспоминаний, подаренных дядей лакированных цветных офицерчиков, сомнительных боевых трофеев, потерявших свой блеск еще в прошлом столетии. Для этой игры он выхватывал палочку — дедову или бабушкину брать не разрешалось, и он выхватывал прадедушкину — наводил на её же владельца, с грозным воплем заявляя, что «тот взят в плен». Его ругали, его били по рукам, ему говорили, что в такое нельзя играть, прибавляли, что ни за что он свою волшебную палочку не получит.

Сопровождалась штыковыми ударами в спину, сабельными по плечу, воткнутыми в сердце лучами. Прадед не хотел тогда поднимать палочку на другого — прикрытое лицемерие желающего оставить ей роль близкого помощника, не обременённого запятнанной совестью и кровавой судьбой, повязанного наградным тёрном и заострённым мечом. Искрицкий хочет поднимать палочку на другого — если и лицемерие, то открытое, без всякого тёрна и меча.

Лакированные офицеры падают, задетые детской рукой. Мраморные шарики, ползущие по земле, превращаются в залп картечи. Произнесённые слова возвращаются эхом от ударной волны. Молчание побеждает всех.

Секунда светлости перед взрывом — чтобы потом всё затопило безобразным красным, сплошным красным, верещащим и хохочущим:

— Stupefy! — это всё ещё, всё ещё игра, и он не боится поднять палочку и произнести, не боится разделить, тот — не хотел и боялся, а он хочет, произносит и выиграет.

 Отправлено: 13.02.23 19:38. Заголовок: Белинда в который ра..

Белинда в который раз поразилась суровости обоих дуэлянтов - вот что значит слизеринцы. Все вопросы решаются на дуэлях! Больше всего её поразила брошенная Кори фраза про загадочное интервью.. хотелось бы знать? что это значило. Впрочем, некогда было разевать рот. Одноклассники не теряли времени.

Демонстративно свернув галстук и положив его в карман, Кори не долго думая применила весьма оригинальные чары. И мистер Искрицкий теперь лишился не только галстука, но ещё и подвижности рук. А ключик от его наручников, весело блеснув, упал в карман девушки. Очевидно, потеряв гибкость движения Лавр неуклюже вывел палочкой какую-то фигуру в воздухе и белый щебень, заботливо им высыпанный на пол, даже не подумал сдвигаться с места. Белинда нахмурилась не одобряя бросание камнями. Пусть даже и белыми и найденными на клумбе.

Кори видимо тоже не оценила такой не галантный ход - лучше бы Глава ДК кидался в неё белыми розами. Выбрав какую-то весьма загадочную фразу, хотя Белинда помнила про журавлей, девушка решила сглазит Лавра, но видимо была настолько возмущена, что заклинание не достигло цели. На счастье молодого человека, ибо его защитное заклинание тоже совершенно не получилось.

Не смотря на все старания Кори, никакой терновой стены перед ней не выросло. И осталось посылать в Лавра только воображаемые колючки. Особенно после того как красный луч прилетел прямо в ту точку, где находится сердце. И даже наручники не помешали!
Белинда содрогнулась и быстро развеяла все заклинания.

- В девушек камнями кидаться не очень красиво! - сердито сверкнув глазами в Лавра, рефери продолжила.

- Объявляю начало Третьего Раунда. Лавр , первый ход твой! Конец третьего раунда 19 февраля - объявила рефери.

Итог второго раунда:

Лавр Искрицкий - 5 баллов
Kori Masters - 2 балла

 Отправлено: 18.02.23 16:00. Заголовок: Это не должно было з..

Это не должно было закончиться так, — мелькает мысль, не оставляя после себя осознаваемого итога, — не так. Оно должно было закончиться, без сомнений. Но иначе. В тот раз, в прошлом раунде, мой красный луч — и больше ничего.

В незнакомый ему раз — тело, припорошенное снегом, унесённое метелью, окутанное багряным свечением.

Мне нечего тебе больше сказать, Кори Мастерс. Всё, что у меня было, — три слова, три заклинания. Три слова — весна, лето, осень. Три слова — заинтересованность, передружба, недовражда. Что ещё тебе сказать? Я подниму палочку ещё и ещё, если будет нужно, но сказать мне тебе больше нечего. Да и сил у меня не осталось.

В позапрошлый раз — он сам, поваленный красным бархатным флагом. Тяжёлые складки собираются на его горле, тяжёлые складки накрывают темнотой, они душат и отбирают право на жизнь.

Длящаяся не больше десяти минут, укладывающаяся в регламент по всем параметрам; по ощущениям же прошли долгие минуты, часы и недели; он устал. Осечки, погнувшаяся метла, безмолвные камни, молчание в ответ на молчание — иронично: она всегда говорила, порой даже больше меня самого; я же демонстративно уходил и намеренно отворачивался, а она говорила и говорила, не говорила только во второй половине лета, замолчала наконец, — и он уставший, изнурённый, выдохшийся, хотя сработало-то — а что сработало?

В этот раз — подбитая рубиновым заревом ничейная птица. Когда-то она была чьей-то оборотной формой, была белой, с серыми крыльями, и летала над морем, но не беспечно, а с умыслом; срывала красные звёзды с суконных шапок и уносила их вдаль, лишая идеи всей жизни и жизни ради этой идеи.

Растерянный кивок был послан Белинде: — Не очень результативно, соглашусь. Но как было бы красиво: представь, как они искрились бы в свете факелов! Лавр подпинывает камешки ногой и пытается рассмеяться. А Кори ему нечего сказать, и смотреть на неё стыдно. После игр с не особо хорошим концом такое случается.

Где-то там, за двумя северными морями; за десятками стран — восточных и западных; за крепостями, дубравами и озёрами; в названном городе, в неназванном дворце, под лепными карнизами и золотыми сводами, в гомоне ушедшего праздника и хрусте леденцовых тросточек, под отдаленный крик набережных чаек и дребезжащее цоканье копыт за окнами — лежит он, распростёртый на паркете огромной залы, кое-как уложенный затылком на гладкое дерево. И смазывается лепнина, утекают своды, в голову вкрадываются танцевальные отзвуки, влетают чайки с краснозвёздной ношей, врываются кони, топчущие затихших чаек — и всё это захлёстывает одним потоком:

— Fatigo! — усталости, бессилия, шума; где-то там лежит он, а где-то здесь лежит она, и ей устало, бессильно и шумно.

Путаются времена и даты. Путаются чувства и мысли. Весна звенит бокалами в баре, сворачивается в ковровый рулон с потаёнными желаниями, задорно вьётся галстучным треугольным окончанием. Лето скрежещет спешно собранным чемоданом — так убегали в те годы, точно так уже убегали, и он убегает, повторяя за ними, быстро закидывая, второпях защёлкивая. Осень он не помнит вовсе — она не звучит и не видится, а потому заполняется предыдущим: весенними песнями и летними картинами. Как тут не запутаться — докучные видения и докучные сказания бросаются в объятия друг друга, красные полосы леденцовых тростей сливаются с белыми:

— Confundo! — и вопросительным знаком цепляются за рот, вынуждая проглатывать вопрос за вопросом вместе с приторно-розовой сладостью.

У него едва хватит сил, колдовства и слов на большее — как не хватило на каждое из последних трёх. На это тоже не хватит; а если не хватит, то можно и оказать милость — она ведь мечтала об этом. Сесть рядом и спокойно поговорить, осторожно положить руку на её плечо. Притянуть к себе, приобнимая. Сказать ей: «Я на тебя не злюсь». Получить ответное: «И я на тебя». Сжать в объятиях, смыкая руки на спине и утыкаясь носом в плечо — привычно и знакомо. Он скучал по этому ощущению, но никогда не признается.

А оно всё равно не сработает — нехватка слов не уйдёт от него, наступит на горло громоздкими складками, выклюет язык белой птицей, затопит рот расплавленным сахаром. А если не сработает — то какая разница: Искрицкий перехватывает палочку и путает воздух перед собой, соединяя петли в верёвки, соединяя руки в объятия, ближе к себе, ближе к ней —

— Brachiabindo.

Вскидывает взгляд.

Хотела же.

А он не делает того, чего бы не хотел сам.

 Отправлено: 19.02.23 09:09. Заголовок: 🎵 Ólafu..

🎵 Ólafur Arnalds - So Far ft. Arnor Dan

Прости меня.

Ни ядовитый плющ, ни подгнивающие корни ракит – ни красный луч, от попадания которого в самое сердце смогли защитить только ребра – ничего бы не остановило и не остановит. Не больно, она же говорит ему, что ей не больно, да только он не слышит; больно, конечно же, очень больно. Вот только ей – все равно. На войне может быть страшно, может быть жутко, кошмарно, ужасно, но больно – пожалуй, никогда. Боль – она всегда в голове; а в голове Кори сейчас для боли нет места, есть только два слова, что с каждым мгновением загораются все ярче, звучат все горче, бьют изнутри, разворачивая и разрывая, все больнее.

Прости меня.

Не сказал – даже сейчас, даже от грязного заклинания, какими некоторые волшебники считали сглазы, даже по мановению волшебной палочки не сказал, не произнес, не выплюнул. И не выбрал. Направил на нее, желая, чтобы эти слова вырвались из ее рта; словно бы она его не выбирала. И ведь знает же, что всегда выбирала его – неужели не знает? Думает, что не он, а кто-то другой был первым вариантом? Тогда, когда спрашивала у него позволения на попытку жить дальше без ожидания его, – разве не о нем думала, разве не желала втайне, так, что самой было стыдно, чтобы сказал, что никуда и ни к кому ее не отпускает? Ждала бы вечность, вечность – это короткий срок, когда есть, ради чего считать песчаные секунды; вечность – это ничтожно мало, если знаешь, что эти ладони однажды раскроются, повернутся к ней и примут, не забыв огладить ласковыми прикосновениями уставшие крылья.

Тогда, когда не выбирала, потому что уже выбрала, потому что уже знала, что хотела, просто боялась – что снова бросят, что станет не нужна, что на самом деле не любят. Тогда не выбрала? Выбрала и пришла – ты, Лавр, ты, ты, ты, мне только нужно с ним поговорить, давай поговорим с тобой и все обсудим, а потом я поговорю с ним, чтобы быть честной, он не заслуживает того, чтобы я поступила нечестно – но даже тогда ласковые прикосновения оказались жесткими, ломающими основание каждого пера – оставайся – не выбрал, не выбрал, не выбрал.

Но где-то, в одной из параллельных вселенных, в одной из параллельно тянущихся ниточек насмехающегося над Мастерс времени, выбор был сделан и выбор был принят; где-то там они, может быть, до сих пор вместе – сидят в гостиной и говорят так, что их никто не понимает, а то и вовсе не говорят, оставив словари, разговорники и переводчики на несуществующих полках несуществующих стеллажей; там он не озвучивает своих недружеских просьб, там она целует его плечо перед тем, как опустить на него голову; там им обоим все равно, что подумают и скажут другие, все равно на число шепчущихся бекл, все равно на газетные статьи и заголовки; там ей удается заставить соскользнуть рубашечную ткань и не оцарапать этим движением его спину. Там у реки действительно выросли васильковые поля, а карамельку передавать друг другу удается из без карамелек.

Прости меня.

Альтернативная вселенная, альтернативный Лавр и альтернативная Кори; думать о том, как было бы, если бы поток времени решил течь иначе, – занятие совершенно бесполезное. Произошло то, что произошло; Смит писал, что время можно переписать, что можно вернуть то, что помнишь, потому что всегда и везде остаются артефакты – вот только Мастерс еще ничего не умела, а теории и гипотезы так и оставались теориями и гипотезами. В этой, не альтернативной вселенной, тоже есть Кори и тоже есть Лавр; и Лавр – молчит.

А она молчала со второй половины лета, и, кажется, в ней накопилось достаточно слов.

Так помолчи и послушай.

По волшебству не удалось заставить его говорить; заставить замолчать сейчас тоже вряд ли удастся, но она все равно не будет его слушать, а будет говорить – говорить, говорить и говорить, пока не выскажет все, что всегда скрывалось за прекраснейшим словом «ладно». Ничерта не было ладно – карточные домики сыпались, фигурки с доски падали и разбивались на крошечные частички, тонули трехпалубные и четырехпалубные корабли – не раненые, а убитые с одного попадания; или же израненные настолько, что уходят на дно на тридцать семь счетов. Значит – есть тридцать семь острых песчинок, и можно рассказать, что такое «ладно».

Один, два, три…

От левого уголка его губ – к правому; по дуге губы нижней, но захватывая верхнюю, соединяя их вместе острой швейной иглой, в ушко которой вдета ярко-красная и непременно ковровая ниточка; а затем – резкое движение вниз, протягивающее стежок, затягивающее узелок – на память, на память обо мне, оставишь ли себе память обо мне?

– SilEncio. Молчи и слушай, просто молчи и слушай, просто…

– Я всегда тебя выбирала, Лавр, – и даже если надломится голос, ей все равно. – Выбирала и просила тебя выбрать меня хотя бы однажды, но вместо этого получала от тебя толчки в плечо, ударяющие подсечки по ногам, пинки в живот – безжалостные, чужие, жестокие. Ты даже камень с собой принес – посмотрите-ка! Подготовился? – чувствует, как начинают дрожать кончики пальцев, сжимающие палочку, как дрожат кисти рук, локти, колени; а потом произносит то, что так давно хотело сорваться с губ ужа давно: – За что ты так меня ненавидишь? За что ты мне мстишь, Лавр, за что?

Прости меня.

Дрожат колени, локти и кончики пальцев – дрожат, потому что где-то в голове нарастает звук барабанов; барабанная дробь сводила ее с ума столько, сколько она себя помнит, и от каждого удара мембрана рвется, слетают болты с обода кадло трещит – из нее, как из сломанного музыкального инструмента, вырывается все, что было спрятано, сокрыто, заморожено и практически стерто.

Одиннадцать, двенадцать, тринадцать.

Но люди – люди всегда оставляю артефакты.

– Как ты посмел лишить меня всего, Лавр? – смотрит, прищурившись, и сама не замечает, как растет громкость голоса с каждым новым брошенным в него слово. – Белых рубашек с закатанными рукавами, галстуков на запястьях своих и преступных, искорок на плече, летающих заматеревших птичек, пикников, булочных-каламбурочных, конфетных ларьков, купе и нижних полок в составах без пассажиров, васильковых семян у реки, почти съеденных незабудок, одуванчикового пуха, багульника - от него остался лишь ставший немым гербарий , ковровых ниточек и подушек на плечо, запонок, шкафичков со специями, банок с огурцами и банок со сгущенкой, алфавита из двух букв, клубники и брокколи, подсчета балд и желаний ударить — и даже самых глубоких ям, и даже самых острых иголочек, и даже сдавленного слезами горла, и даже ладно-когда-не-ладно, и даже рухнувшего дважды мира; — конфетных оберток, блеска монет, карамелек на языке, головы на плече и вопросительных знаков с плечами, кончика пальца, сдувающего щеку, знающего ответ «поделишься?» и умоляющего, что старательно скрывалось, «расскажи», тысяч нот, сплетенных в сотни композиций, молчаливого понимания, теней вагонов, пусть даже ушедших навсегда.

🎵 Ólafur Arnalds - Til Enda

Удары по коже барабана сменились чем-то другим – крохотными жалящими молниями, резко и больно выбивающимися между позвонков; начиная с поясницы и вверх, к шее. Кори не была висельником; палачом она тоже не была – но знала, что как только дойдет до самых верхних позвонков…

Как только дойдет до самых верхних позвонков – можно будет стрелять.

Двадцать, двадцать один, двадцать два.

Были ли это тонкие, почти стальные молнии, удары которых Мастерс сейчас сама на себе, но она кричала; кричала и не понимала, что кричит; кричала так, как воет загнанное израненное животное, прижимаясь трясущимся от страха, истекающим кровью боком к холодной скале – некуда отступать, от него некуда было бежать, да даже если и было… Война – ведь война же, отчаянный бой с Искрицким за него же самого. Она будет биться и не будет отступать, даже если костьми ляжет, даже если это станет причиной последнего ее вздоха, даже если сделают ставку на ее душу, крохотную маленькую птичью душонку, даже если придется ее отдать – не сдастся.

Но кричать будет. Будет на него кричать, потому что он – заслужил, в самом деле; потому что он, может быть, только так услышит; потому что молнии вонзились уже в поясницу – и вроде бы должны перестать шевелиться ноги, но Кори делает шаг вперед, потом еще один и еще. А молнии бьют уже между каждым из двенадцати позвонков отдела грудного – словно часы с боем отсчитывают начало нового дня, в котором их вновь друг у друга не будет; в котором Лавр снова заберет у нее все, положит это в свой дорожный чемодан, сядет на поезд, умчится и только спустя несколько дней разрежет ей сердце пополам своей присланной открыткой.

– Как ты посмел тогда лишить меня друга, Лавр?

Удары тока жалят раскаленным металлом; жалят медузами в морях и океанах, в воды которых Искрицкий никогда бы не окунулся; жалят стрелой, попавшей в сердце – слизеринка делает еще несколько шагов вперед. И если бы волшебная палочка из красного дерева превратилась бы в лук, то в Кори попало бы сразу несколько стрел, зачарованных магией воздушно-огненной стихии. Стрелы были дважды надломаны посередине – идеальная форма для идеального заклинания; пусть раскаленная лава, заточенная в их общую с Лавром стихию, тоже станет их общей.

– Как ты посмел лишить меня себя? – вот он, самый верхний из семи шейных, к которому не подобраться ни взглядом, ни пальцами; не провести по нему рукой, слегка надавливая и вынуждая оказаться ближе. Только маленькие острые молнии, только удары тока – они, конечно же, проберутся куда угодно. В наручники тебя – было; без железных столов они обойдутся, дерево приятнее и не так обжигает кожу своей прохладой; но двести двадцать вольт сейчас вырвались бы и в волшебном замке.

– BaubIllious! – как ты посмел, кто дал тебе право, почему ты – ходишь, живешь, дышишь, и тебе плевать; плевать – неужели ты совсем ничего не потерял, неужели ты совсем ничего не помнишь, неужели отказаться от меня было так просто; если ты не чувствовал это сам, узнай хотя бы, что ощущала я; рисунок молнии в сторону его груди – в лицо устремлен не кончик палочки, а ее взгляд – такого коктейля она еще не готовила: ненависть к себе, злость в его адрес, отчаяние, боль, умирающая в муках надежда – и еще одно.

Прости меня.

Во второй альтернативной вселенной тоже существовали и Лавр, и Кори. Существовали их недолгие отношения, дружба, напоминающая лужу и покосившийся дом, расстояние, которое стремишься соблюдать. когда сидишь рядом. Была и весна, и лето, и осень – и была эта дуэль, на которой Мастерс отчаянно сражалась за своего друга с ним же самим. Вот только тонкая мерцающая нить времени там завернулась в причудливый узел; завернулась так сильно, что Кори сдалась.

Посмотрела на него – прямо в глаза, не говоря больше ни слова, потому что взглядом могла сказать больше, чем языком; посмотрела на него, сглотнула острый ком в горле – непременно из терновых ветвей, потому что больше здесь ничего не растет. Коротко ему кивнула.

Больше не буду бороться – живи, как знаешь сам; ты всегда был упрям и резок, когда тебе что-то не нравилось, так, может быть, тебе просто не нравилась я? Не буду больше себя ранить, не буду грудью лететь на твои шипы, не буду стараться – иди, шагай, уезжай, отпускай меня; и я тебя отпущу, обязательно отпущу, оставлю тебя стоять у края обрыва, а сама – сама я шагну назад, смело глядя тебе в лицо. Отпущу, оставлю, уйду – все, о чем ты меня просил.

В той параллельной реальности Лавр остался на дуэли без третьего ее заклинания; Кори же, отбросив в сторону взятую взаймы палочку, сделала от него шаг назад, отвернулась – и больше никогда не посмотрела. Кивнула Белинде, сказав ей, что сдается. Выбросила из кармана и невидимые ключи, и его галстук, оставила принесенную с собой ленту на судейском столе – и повернулась к нему спиной.

Сдалась. Отступила. Ушла и оставила, чтобы больше никогда не вернуться и никогда ни о чем не просить.

В этой, настоящей вселенной, в самой реальной из всех реальностей все ее нутро, все причины ее существования – никогда не оставлять тех, кто в тебе нуждается, даже если сами они о том не подозревают, даже если сами они рычат, бьются током и кричат тебе «нет», – все, из чего она создана, собрана, соткана; все это отказывается от отказа, все в Кори сопротивляется тому узлу времени, а потому она держит эту ниточку за один конец, а второй протягивает Лавру.

Тридцать два, тридцать три.

Делает еще один шаг вперед, оказываясь к нему так близко, что еще пара таких шагов, и кончик палочки из красного дерева упрется ей в ямочку между ключиц. Бей. Режь. Пинай и отталкивай. Выплевывай слова, как пощечины. Знай только одно.

Я никогда не сдамся.

– Прости меня, – произносит Кори едва слышно. – Лавр, мой милый Лавр… Прости меня, пожалуйста.

Просит прощения у него не за заклинание, что прозвучит следом; нет, конечно же нет. И даже не за сожженную, дракл ее раздери, открытку; и даже не за то, что взяла себе день или два подумать, хотя соглашаться нужно было в ту же секунду. Не просит прощения ни за осень, ни за конец лета, ни за июль, ни за июнь, ни за опьяненный и опьяняющий май. Ни за выставляющий его дураком – пусть и не в честь праздника – апрель; ни за март, когда взорвались все стеклышки ее прекрасного нежного мира; ни за февраль, в котором даже признания стали песнями.

За январь. За январь, в котором «Роки, мне кажется, я влюбилась»; за январь, когда впервые вошла в зал дуэльного клуба, когда впервые проследила взглядом за брошенным рублем, когда лично выдала билеты на лучшее из представлений. Тогда весь ее мир перевернулся с ног на голову – Кори никогда не думала, что в ее сердце попадет чужая искра, сделав ее – странную девочку со строгим взглядом, не желающую и не ищущую любви – Искоркой.

Просит прощения за январь, когда появилась. Лучше бы ее не было вовсе.

Ее мир перевернулся – так пусть перевернется и его. Пусть перевернется – пусть Лавр взлетит, поднимется в воздух так, что поверит, что умеет летать. А потом рухнет вниз, что с отвесной скалы на острые, спрятанные в водах океана, камни.

Тридцать четыре, тридцать пять, тридцать шесть…

– AscEndio.

Он отталкивал ее столько раз, что и не посчитать; она оттолкнула его лишь однажды – и бесконечно об этом жалела. В ней должно было быть больше любви, больше доброты и больше силы, чтобы донести до него, насколько он ценен, важен, дорог. Кори не смогла; оттолкнула Лавра в ответ на его толчок, не оказалась достаточно мудрой и взрослой, чтобы принять все, как то самое горное озеро из ее любимой песни.

Отталкивала и сейчас – подбрасывая, подкидывая, поднимая в воздух. Рисуя палочкой линию снизу вверх, глядя ему в лицо, но не видя ничего, пусть слез уже и не осталось.

Прости меня, я прошу тебя, прости.

На разлинованной в клетку бумаге не осталось больше клеток, кроме одной – последняя живая часть четырехпалубного корабля, на котором Кори, как верный и преданный капитан, стоит и ждет своего часа. Не сдаваясь, не отступая и не отказываясь.

Тридцать семь.

 Отправлено: 20.02.23 10:45. Заголовок: Белинде показалось, ..

Белинде показалось, что лица у дуэлянтов стали ещё мрачнее. Хотя возможно ей и правда показалось...
- Да, очень эффектно, как и было обещано, - согласилась рефери с Лавром. Но в душе всё равно осталась недовольна щебёнкой. Пусть даже и красиво искрящейся...
А дальше, дальше всё стало запутано в каком-то плюще любви и жестокости.

Первым делом Кори заставила Лавра замолчать и послушать. Что привело его в такую растерянность, что его сглаз не материализовался.

Видимо именно по этому следующим заклинанием он выбрал дезориентацию слизеринки и попал. Заклинание тока улетело куда-то в потолок и не задело даже волоска на голове главы ДК.

Что ж, Finite Incantatem, как говорится! - взмахнула палочкой рефери и убрала последствия дуэли.

Спасибо за прекрасную игру - Лавр, поздравляют тебя с победой. Желаю вам обоим удачи в следующих турах - улыбнулась Белинда.

Итог третьего раунда:

Лавр Искрицкий - 5 баллов
Kori Masters - минус 1 балл