Шесть с половиной часов мы уже в метро. Что я скажу? Приходит потихоньку состояние, в котором не понимаешь уже, где ты и как долго находишься... лёгкие изменения сознания... поведения... и в целом — это хорошо.
Лёня Пашковский
Последний в списке, Яхья оказался слишком уставшим, чтобы приводить лабораторию в состояние девственной чистоты перед своим уходом, и потому зашедшие после него могли обнаружить то торжество энтропии, которое никак не ассоциировалось с этим педантом и чистоплюем.
На столах, полу, полках шкафов лежали аккуратно вырезанные и грубо вырванные листы пергаментов и простой маггловской бумаги из простых маггловских блокнотов, и всё это было исписано мелкой и нервной арабской вязью. Интересно ли вошедшим — англичанам? норвежцам? европейцам... — пробраться через эту хлёсткую паутину к содержанию?
Даже если и не интересно, мы действительно с л и ш к о м устали, чтобы избавить вас от мук.
Сопоставление нескольких листов являло миру уже давно миру же известную легенду о понтийском царе Митридате. Всему миру, но не Яхье — он, проведя всю эту прóклятую неделю в библиотеке и подземельях, искал всего лишь подтверждение или опровержение его ожидаемой, в общем-то, идеи: можно ли за противоядие выдать целый коктейль всевозможных ядов в достаточно малых дозах, дабы выработать толерантность к токсинам? Его маленькая личная трагедия: до этого уже давным-давно додумался понтийский царь, тогда как Яхья даже и не думал, что с корнем «понт» может существовать что-то кроме, собственно, понтов да Понтия.
Противоядием митридат, названный именем своего создателя (или, как минимум, идейного вдохновителя), всё-таки не считался, и на десятках других листах разветвлялись — вымученный перечень токсинов и антидотов, несколько классификаций ядов и противоядий, а серьёзные схемы разбивала хулиганская шутка о том, что лучшим спасением послужит пойло, вызывающее рвоту. А если уж брать в расчёт советы Никандра из Колофона... — о! — выворачивает уже от самих названий напитков, кои он предлагал занемогшим.
Было там и причисление безоара к сорбентам в рамках хулиганских же аналогий с магглами, у которых одним из популярных антидотов — внезапно — является зола, и ещё неизвестно, что смешней: вылавливать камни из козлиных желудков, ценя их на вес золота, или подъедаться в неочищенном камине.
Ещё несколько записей были совершенно личного характера, но мы не особо бережём яхьины границы: на одном из листков левая рука словно неглядючи и оттого слегка истерично написала, как нелепо доверять изготовление противоядия одному из самых токсичных (куда уж без самоуничижений) людей.
Забавно, но в какой-то момент эта горькая мысль довела его до стеллажей с газетными вырезками, среди которых обнаружились учёные обещания, что когда-нибудь, если понадобится, слюнные железы человека эволюционируют и начнут вырабатывать яд, так как все генетические предпосылки у них для этого есть.
Вот тогда-то одни люди и будут вправе называть других токсичными, — фыркал, нервно улыбаясь про себя, пока в голове тукало почти уже затёршееся со временем «токсичишь! токсичишь!».
— А сейчас это — ненаучный термин. Но раз нет, то и приготовить антидот от ядовитых знакомых не получится: отнесут это к психическим зельям да выгонят из кабинета зельеварения, а там и из лавки (а он-то планировал её продать, когда Блишвик скопытится (если, конечно,
старик скопытится она вообще достанется ему в наследство).
И намётки фантазий, как поспособствовать ходу эволюции, чтобы человеческое внешнее стало наконец соответствовать внутреннему, валялись тут и там, наглухо спелёнутые витиеватыми хвостиками «и» с «а», усаженные на самое дно котелка «н», прибитые сверху крышкой глухой и тяжёлой «д» и затерявшиеся во всех буквосочетаниях арабского алфавита.
Казалось, во всём этом ворохе не находилось ничего, что удалось бы счесть за результат интеллектуального труда, которым слизеринец, как предполагалось, занимался всю эту неделю. А ведь он занимался! Просто безрезультатно.
На первый взгляд.
Но.
В воздухе стоит запах перемешавшихся благовоний, словно здесь несколько часов назад взорвался целый склад оных. На полу красуется стандартный ученический котёл, наполненный зеленовато-голубой жидкостью и обложенный со всех сторон верёвками, завязанными в семь узлов каждая.
На столе, что к котлу ближе всех, лежит уже знакомый скетчбук, между страниц которого виднеется кусочек вложенного папируса.
Так откройте же его. Утро того же дня.
Это вдруг стало так очевидно, что даже странно, почему подобная мысль не пришла на ум сразу же. Но — как и всегда — с ними,
нетеру, было. как. в с е г д а... — озарения подбрасывались крупицами и только тогда, когда он сам об этом просил.
А он просил, потому что отпущенная неделя подходила к концу, а назначенное время приближалось, но в его голове всё ещё царила переполняющая пустота, доверху набитая всевозможными сведениями, которые никак не применялись к поставленной задаче.
И он просил, с забитой головой уйдя под воду, доверху наполнившую ванну, и неиронично планировал, если не дождётся ответа, захлебнуться, потому что, когда гипомания освобождает место, пустым оно надолго не остаётся.
Придумать что-то оригинальное? Как можно придумать оригинальное, когда в мире уже существуют противоядие от обычных ядов, от магических ядов и — чёртов — универсальный — козу его дери — безоар?! Он не просто просил. Умолял.
Пожалуйста... Сквозь толщу воды.
Поговорите со мной... Слишком часто стал с ними разговаривать по возвращении из Египта.
Слишком часто стал видеть знакомые силуэты, мелькающие двадцать пятым кадром.
Слишком часто стал находить знаки.
Так часто, но
почему не сейчас?! За несколько часов до назначенного времени. Учебники зельеварения отложены в сторону, а лихорадочно листающие страницы пальцы пересматривают один мифологический... египтологический... герметический... один трактат за другим.
Один за другим.
Если оторваться и скосить взгляд так, что начнёт ломить переносицу, можно заметить отражение в стекле бутафорского окна — кусочек крыла, подол чешуйчатого платья, скованные звонкими браслетами запястья. Видение сразу же исчезает, если повернуться в его сторону.
— Ты — Исида, крылатая богиня, обманувшая Ра, но всё ещё, по твоим словам, остающаяся его возлюбленной дочерью, — усмешка: она приукрашивает, конечно же, когда так представляется, но смысл не в истине, а в том, чьё имя звучит из её уст.
— Нужно перо, — а он — шепчет едва слышно, но чересчур безумно, не сдерживая довольное арабское ругательство, когда добирается до нужной страницы с искомым сюжетом.
— Перо павлина?.. Потом, потом посмотрит свойства ингредиентов, а пока
думай дальше. Каждое
её слово иллюстрировалось так охотно, словно ждало этого все пролетевшие тысячелетия, и в списке доступных ингредиентов даже оказались яйца докси.
Жаль, не гусиные. Но хотя бы оказались.
С фермы, что ли, василисковое спереть?.. Однако задание звучало отчётливо, и содержимое шкафа являлось чуть ли не единственным, но строгим ограничением, с которым приходилось считаться. Но чем обиднее считаться с ним, оставляя спешный знак равенства между божественным гусём и какими-то докси, тем приятнее осознавать, что, пусть и библейской, но всё же смоковницей назывался как раз сикомор.
Найти красное и чёрное оказалось проще простого — в конце концов, это его любимые ингредиенты, и оба — его земляки. Красная пустыня и чёрная земля, безрассудный воин и бесстрастный судья, алеющая своим смертельным очарованием клещевина и чёрные панцири неприглядных, но связанных с древнейшей магией жуков-скарабеев.
Они тоже о солнце и Египте, как и павлин, а клещевина — о смерти, как и...
Белладонна.
Все его классификации ядов по происхождению и антидотов — по методу действия, все эти бессонные ночи и перечитанные до тошноты книги и статьи довели его сейчас ровно до той самой точки пересечения, где снова скошенный взгляд поймал лёгкую полуулыбку отражённой в зеркальной дверце шкафа женщины.
Она.
Под весом густых ресниц веки тяжело опускаются вниз.
Атропин.
Из всех антидотов, применимых магглами против яда скорпионов, единственный — природного происхождения, а не произведённый искусственно в стерильных лабораториях.
Атропин — один из самых опасных ядов.
Сводит с ума. Но одновременно он — одно из самых распространённых противоядий.
Как красное и чёрное. Не знай одного, не приветствуй другого.
Ходячая ирония в мире зельеваров, придерживающихся закона о совместимости ингредиентов, запрещающего сочетать противоположное. А оно сочетает его в себе, переплетается с рицином — ядом клещевины: кто кого? Подхватывает свойства скарабеев. Инжир, яйцо, перо — их достаточно, чтобы послужили символами, но не слишком много, чтобы привели к непредвиденным результатам.
Но в этом результате ведь их нужно смешать, так? Склеить между собой, как...
Вот ячменный хлеб отвратил яд, и он ушёл. Хлеб?
Нет, хлеб я печь не буду, но вот... Асфодель — конечно, уже знакомый корень асфоделя, что объединит все ингредиенты и приведёт к одной цели.
Ночь. Назначенный час. В лаборатории слышны шаги.
Утро того же дня. О, приди ко мне!
Сливается небо с землёю:
Тень на земле сегодня,
Пало небо на землю,
О, приди ко мне!
Они — нетеру — отвечают знаками и озарениями, и после того, как те обнаруживаются, гадать остаётся только об одном: как эта мысль не пришла раньше?
От усталости, конечно. От желания придумать нечто — о р и г и н а л ь н о е. Любит выёживаться, а потом сидеть под водой и беситься про себя.
На себя.
Ненавижу. Пало небо на землю — сегодня на земле — тень.
И падает на воду.
Возле ванны слышны шаги.
Несколько тысячелетий назад. Миф об Исиде и семи скорпионах. Тень сумерек пала на землю, и недалеко от неизвестного города — слышны шаги. Она — прячет лицо под лохмотьями старости — ступает позади трёх скорпионов, с двумя скорпионами по обе стороны, и по следам её идут ещё двое других — всех семерых отправила сопровождать её Селкет, сочувствуя вдовьему горю и материнской любви.
Ещё не пройдя через ворота, она, на секунду открыв лицо луне — свету, что послал ей Тот, — обратилась к каждому из скорпионов по имени, и в звуках голоса слышны переливы невидимых браслетов:
«Не знайте Чёрного, не приветствуйте Красного, не различайте сына знатного человека от бедняка. Да будут лица ваши опущены на дорогу. Опасайтесь возбудить подозрения, пока мы не достигнем города Двух обутых женщин. Начала болот. Конца клетки».
Её дорога шла через город, на который опустилась ночь, и того света, что давала звёздная мать — Нут — было определённо недостаточно для продолжения пути. Даже если ты смотришь только вниз, прячась в тени лохмотьев старости, завидев которые, знатная женщина кривит губы и захлопывает дверь.
Остаётся только чуть улыбнуться: пристанище найдётся в доме другом — в доме женщины небогатой, но сочувствующей, что накормит, напоит и уложит в постель. И из этой же постели придётся подскочить по утру от горестных криков, разносящихся по всем улицам.
Разъярённый Тефен, собравший на кончик жала яд всех своих спутников, пока спали люди и боги, проник ночью в дом богатой женщины и отравил её маленького сына в отместку за оскорбление богини.
Но божественное сердце её сочувствует, и неприглядные лохмотья старости спадают, а перед убитой горем матерью предстаёт та, что убивалась когда-то так же. Та, кого женщина не впустила. Та, что сжалилась над ребёнком и позвала его заносчивую мать, расправив крылья:
«Приди ко мне. Мои уста владеют жизнью! Своими чарами я останавливаю ядовитую змею. Мой отец научил меня знанию, ибо я — его родная и любимая дочь».
И, возложив руки на бездыханного мальчика, она — Исида — начинает читать заклинание.
В любое время, в любом месте, ибо стены кабинета египетской мифологии — ничто и не сдержат этого. «Исида и семь скорпионов» — миф, жемчужина которого содержится именно в произносимом богиней заклинании и ритуальном предложении ячменного хлеба с чесноком и солью. Колдовские слова зачитывали над людьми, которых действительно укусил скорпион — враг в Египте не менее частый, чем крокодилы и гиксосы, — и пересказывали весь описанный выше сюжет, тем самым
реактуализируя его, вписывая в современную колдующему реальность. Каждое движение божественной руки зафиксировано, чтобы жрец смог его воспроизвести; каждое слово имеет огромное значение, и имена, что называет Исида, перечисляются затем, чтобы нейтрализовать яд каждого из семи скорпионов — ведь имена их дают власть над ними и всем, что они делают, сделают или уже сделали.
В некоторых вариациях этого целительского ритуала появляется также верёвка, на которой в процессе завязываются узлы.
Образ верёвки интересен ещё и тем, что один — такой же сумасшедший, как и ваш покорный слуга — египтоман в образах семи скорпионов углядел семь членов экипажа ладьи, передвигающейся — внезапно — по водам внутреннего Нила, текущего по коридорам известной гробницы. От всего этого, когда Яхья читал безумные записки, ища, вообще-то, значение скорпионовых имён, веяло пирамидологией, но деталь показалась забавной.
Ночь. Назначенный час. А ещё на верёвке можно повеситься, если ничего не получится. Переломанный коптский, глухой арабский, древний, образный — язык озарений — в послышавшихся на долю секунды шагах и ощущении чьего-то присутствия. Зеркальная дверца. Скошенный взгляд.
Я чёртов сумасшедший. Конечно, да: что-то подобное ему мерещилось и до поездки, но в Египте и после того, как вернулся, голоса в голове заговорили на языке озарений громче и — отчётливей. Самое главное, что отчётливей.
Спасибо. За полчаса до назначенного времени. Ингредиенты — не проблема, когда среди всех своих пижонских рубашек пытаешься найти самую простую и на сто процентов льняную.
Но волосы я сбривать не буду!
В конце концов, он ведь не жрец, чтобы соблюдать в с е предписания, а она, возможно, всего лишь его наваждение, улыбающееся снисходительно в ответ на очередной скошенный взгляд.
И не проси. И не будет, потому что — это — её — просят — а в частности — он.
А она только решает: снизойти или нет.
Озарение.
Ночь. Назначенный час. Необходимое оборудование для удобства было переставлено на пол, а в воздух взвились ненужные исписанные листочки и дымные колечки благовоний. В дыму тоже видны очертания — перьев, рогов, жуков и прочей египтовщины. В дыму, сидя на полу — заземляется, делая глубокий вдох и окидывая взглядом разложенное перед собой богатство. Законы зельеварения — это прекрасно. Это наука.
Но ведь и магия. И здесь — творится одна из самых древних.
— И когда она вышла в вечернее время... Древний миф, ждавший тысячелетиями, когда его
реактуализируют. Снисходительная улыбка уже на его губах — разве не хорошая идея: залить магический сюжет в стеклянный фиал с крышечкой в форме анха?
Закупоривают смерть, варят славу, бла-а-
а. бла-а. бла. От этого глотка мифологии не будет пользы на земле туманного Альбиона, если только кто-нибудь сумасшедший — такой же, как он — не привезёт сюда орду скорпионов, но...
Какая уже разница. Зельеварение, в конце концов, ещё и про искусство.
А искусство слишком часто ссылается на мифы, чтобы этим пренебрегать.
Имена скорпионов зачитались, как и следующий за ними текст, и во вскипевшую воду — Incendio и Boilio произносятся почти неслышно, словно стесняются магии более древней, чем они сами — друг за другом угодили перо павлина, яйцо докси и плод смоковницы: Ра, который — яйцо гуся, которое — вышло из сикоморы.
Теперь — узлы на верёвках. По семь штук.
Число «семь», безусловно, красивое: семь скорпионов и семь ингредиентов, максимальная сумма коэффициентов и узлов на верёвке. Однако — редкий символ в Египте довольствуется одним значением.
Первый узел — это голова: лицо, опущенное на дорогу, как у покорного слуги, умоляющего свои видения снизойти и озарить чем-то путным. Молитва с шевелящимися хелицерами выглядит ещё более ужасно, чем эволюционирующий homo, начавший плеваться ядом буквально.
Второй узел — педипальпы с клешнями.
Следующие четыре — четыре пары шустрых ног.
И седьмой — конечно — оканчивающийся смертоносным жалом хвост.
Вить верёвки из скорпионов! Уберите фанатов арахнид от экранов! Арахнофобы могут остаться — подобное зрелище должно принести им изысканное удовольствие.
Разумеется, в зельеварении как науке счёт идёт на минуты, а не на верёвочные узлы, но позвольте! — в зельеварении как магии в первую очередь важна сосредоточенность, и нет более сосредотачивающего и медитативного занятия, чем вплетение дымка в бечеву.
Три отреза — три отрезка времени. В ритуале, как и в любой магии, оно подчиняется внутренним часам — и они сплетены в трёх скорпионов, что идут впереди: Петет, Четет и Матет. Клешни их наготове, а глаза зорко высматривают опасности, поджидающие вдали, пока Исида на две чаши весов кладёт две части следующей фразы, произносимой Яхьей над бурлящей водой, окрасившейся в цвет солнца:
— Она ведь вам сказала: не знайте Чёрного, не приветствуйте Красного. Чернеет вода, приняв в себя песок семи толчёных скарабеев, и тут же наливается алой яростью брошенных семян клещевины.
Следующие две верёвки связываются и кладутся по обе стороны котла: Местет и Местетеф, которых можно заметить, если сильно скосить взгляд.
Молотый корень асфоделя опускается на словах об опущенных лицах, и вода теряет кричащую клещевиную насыщенность, пока не становится белой.
Самые свирепые скорпионы идут в тылу. Предусмотрительно — на случай, если первые пятеро что-то проглядят. Заботливо. Интересный факт: арабские слова «забота» и «глаз» — однокоренные.
Забота Селкет проявилась очевидно — она отправила семь огромных скорпионов приглядывать за Исидой.
Забота семи скорпионов проявилась безумно — увидев, что их повелительницу оскорбили, они решили обрушить свой гнев на невинное дитя.
Забота Исиды проявляется — прекрасно — всем её существом: за это её так и полюбили.
И белладонна так же прекрасна, как Исида. Так же безумна, как свирепый Тефен. Так же очевидна, потому что яд, содержащийся в ней, нейтрализует яд, которым жалит скорпион.
А потому —
— Жив Ра и мёртв яд, и да исцелится тот, кто страдает, — и белая вода вбирает в себя цвет платья великой богини, выси неба над чёрной землёй и заманчивой глубины реки, что её питает.
Последние две верёвки дают содержимому котла осознать произошедшее. Последние две верёвки легко связываются в покачивающемся умиротворении, в дыму, под звук лёгких шагов, покачивающихся крыльев и с умиротворённым звоном соприкасающихся друг с другом браслетов.
Тефен и Бефен шли позади неё.
Скрытый текст
P.S. Так как до сих пор осталось невыясненным, пить ли мистеру Фатхи йад или продолжать песать ещё, ночью, пока все спали, к нему явился Антон Павлович Чехов, и в подземельях раздался выстрел. Из того самого ружья.
|
КАНОНИЗИРОВАНО
- участник сейчас на форуме
- участник вне форума
